Массовое чтение в XVIII веке

arzamas.academy

image from article

[JB Note: Am surprised this interesting piece does not mention A.T. Bolotov -- an eighteenth century provincial nobleman

Bolotov image from

(about whom I wrote my dissertation) whose voluminous memoirs and manuscripts mention the many books he read].

Историк литературы Андрей Костин — о том, что больше всего любила читать широкая публика в XVIII веке: о масонской литературе, любовных романах, немецких моралистах, стихах Державина на иврите и богатом рынке переводов популярных романов

Записала Ирина Калитеевская

О романах, нравоучениях и домоводстве

Взглянув на любой развал книг у метро, вы увидите там дамские романы, книги по домоводству и душеспасительную литературу. Это — структура мас­сового чтения, которая с веками не меняется: человеку всегда нужно что-то для души, что-то для развлечения и что-то для тела. В России в XVIII веке начал складываться книжный рынок, и эту структуру можно увидеть уже тогда.

Из всего, что мы склонны называть литературой сегодня, в XVIII веке (как и сейчас) больше всего читали литературу повествовательную (беллетристику), развлекательную. Решающим для вычленения этого рода литературы было то, что она состояла из «вымыслов», то есть описывала события, которых не было в действительности. При этом надо понимать, что представление о подлинности в XVIII веке было совсем иным, чем сегодня: скажем, для Ломоносова ключевое различие между лубочной повестью о Бове и «Илиадой» не в их художественных достоинствах даже, а в том, что «Бова» повествует о событиях совершенно баснословных, а Гомер, по сути, рассказывает подлинную историю. Собственно, поэтому мы говорим, что повесть «Сказание о Дракуле» (написанная в конце XV века) — это начало русской беллетристики: в ней содержатся описания событий, которых могло не быть на самом деле, правдивость которых заведомо казалась сомнительной, в том числе для автора.

Помимо проблемы подлинности для читателей XVIII века существовала проблема моральности: считается, что истории о любви развращают нравы. Это касается далеко не только порнографических романов (хотя в XVIII веке в большом количестве появляются и они) — просто сюжет, который крутится вокруг любовной коллизии, представлялся не вполне моральным.

Несмотря на это, в XVIII веке роман развивается и постепенно все выше и выше поднимается в иерархии жанров. Мы точно знаем, что люди читали романы на протяжении всего XVIII века, хотя какие именно романы читали больше, а какие меньше, сказать сложно. Так, для Радищева словосочетание «солнышкин рыцарь» (романы о Рыцаре Солнца — это тип рыцарского романа, из которого вырос «Дон Кихот» и вообще испанский роман) так же нарицательно, как имя Бова. Исходя из этого, мы можем предположить, что в России старые рыцарские романы ходили довольно широко. Было очень много современной переводной повествовательной литературы — скажем, романы аббата Прево.

В 1760–70-е годы у нас уже существует собственная, отечественная литература, хотя ее все еще гораздо меньше, чем переводной: совсем лубочный Матвей Комаров, несколько менее лубочный Михаил Чулков. В 1766 году вышли «Письма Эрнеста и Доравры» Федора Эмина. И в 1790-е годы начинает писать Карамзин — после чего многие люди, которые раньше читали преимущественно иностранную литературу, обращаются к русской прозе.

Яркий образец литературы для души — появившаяся в 1780-е годы так называемая масонская литература (она связывается обычно с именем Николая Ивановича Новикова). На самом деле по большей части это литература не масонская, ничего герметичного в ней нет; это переводы моралистских сочинений, которые читал европейский обыватель, думая о душе. Новиков отбирал действительно качественную литературу из этого ряда, печатал ее большими тиражами, и она находила широкий отклик. Это были книги в основном немецкие и английские: нужно понимать, что нравоучительная литература в большой степени религиозная, а католицизм воспринимался в России значительно более настороженно, чем протестантские течения в Англии, Германии и Швейцарии. Русских светских моралистов было немного — зато были церковные писатели, и, например, проповеди митрополита Платона Левшина были чрезвычайно ходовым товаром и продавались практически во всех губернских городах сотнями.

Наконец, выходило огромное количество книг по домоводству и воспитанию детей. Всегда интересно, как зимой сохранить холод в погребе, как сделать водку, как что-то приготовить, как правильно посеять — и об этом во всякое время пишут очень активно (и в том числе писали в России). Кроме того, тако­го рода литературу тоже переводили с самых разных языков, кто с какого мог.

О драме и стихах

С 1750-х годов в России очень активно развивалась драматургия — как переводная, так и собственная. И вот через 30 лет после создания регулярного русского театра, в 1786 году, начинает издаваться сборник «Российский феатр», который к концу века имел уже несколько десятков томов — только оригинальных сочинений, а ведь были и переводы, которые печатались уже с 1730-х. Сказать, зачем нужны были эти книги, довольно сложно. С одной стороны, посетителям итальянских опер раздавались переводы либретто — такие книги появлялись в большом количестве. Зачем были нужны издания иностранной драматургии, которая ставилась в переводе, — вопрос более сложный. Поскольку очень часто эти переводы, как и оригинальные русские пьесы, выходили в книгах значительно позже, чем театральные постановки, можно предположить, что люди хотели перечитывать то, что им понравилось, но не исключено, что издания могли использоваться и для домашних постановок. История домашнего театра в XVIII веке нам известна плохо: мы знаем о театре аристократов, а о том, что происходило в дворянских усадьбах, не знаем почти ничего. Но судя по тому, что известно, к 1780-м годам дворянский домашний театр — это явление уже очень распространенное.

Наконец, к 1760-м годам поэты повсеместно переходят с силлабики на силлаботонику, и во всех слоях общества начинают в большом количестве читать стихи. Так, хорошо известно, что когда Державин, будучи губернатором Олонецкой губернии (это 1784–1786 годы), посещал Выговскую пустынь, основанную в конце XVII века старообрядцами, и, по-видимому, не вполне представлял, что находится в очень важном центре книжности и культуры, то для выговцев это посещение было событием знаковым; они очень хорошо знали, что представляет собой Державин как поэт. То есть светскую литературу читали даже старообрядцы. Очень ходовым товаром были собрания сочинений Ломоносова, вокруг имени которого уже к 1780-м годам сложился определенный культ. О том, насколько широко в конце XVIII века была распространена русская светская поэзия, можно судить по тому, что когда в 1830–1850-х годах появляются первые переводы русской поэзии на иврит, то переводят (религиозно окрашенные) сочинения Державина и Хераскова. К концу XVIII века русская литература выработала настолько прочный канон, что он продолжал влиять на столь, казалось бы, изолированную социальную группу, как иудеи, и полвека спустя.

О переводах и переводчиках

Сегодня нам точно известно, что в XVIII веке процент людей, которые владели иностранными языками, был не слишком большой. Это касается всех слоев, в том числе самых образованных — духовенства и дворянства: к 1760-м годам в дворянской среде умели читать и писать по-русски всего 70–80 %, и далеко не каждый дворянин имел возможность и считал необходимым обучать детей иностранным языкам. Так что даже к концу века большинство дворян, скорее всего, не умели свободно читать ни по-немецки, ни по-французски. Это видно и по книжной торговле. Радищев, сидя в Калуге, в конце 1790-х годов заказывает французские книги в Москве; до этого и в Тобольск, и в Илимск из Петербурга их ему присылал Александр Романович Воронцов: иностранная торговля базируется в столицах.

Поэтому спрос на переводы был довольно большим. Больше всего читалась и переводилась, конечно, повествовательная литература. Есть такое издание — «История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII век». Оно состоит из двух томов, и первый том (потолще) посвящен прозе, а второй (значительно тоньше) описывает поэзию и драматургию. И это вполне отражает реальное положение дел.
Немецкий и французский языки были распространены примерно в равной степени; кроме того, в России, особенно в столицах, было много выходцев из остзейских семей, для которых немецкий язык был родным. Из-за этого в некоторых учебных заведениях — Сухопутном кадетском корпусе, гимназии Академии наук и так далее — обучались дети с разными mother tongues; их учили, соответственно, говорить на языке друг друга, и они сами друг у друга учились. В первой семье Александра Сумарокова — который был воспитанником кадетского корпуса и жена которого была немкой — домашним языком, судя по всему был, немецкий.

С появлением рынка и частных издателей, естественно, появляется спрос и на поденное переводчество. Оно часто довольно низкопробное, но переводят эти люди в огромных количествах, потому что роман XVIII века может быть чрезвычайно объемным.

Известно довольно много случаев, когда люди, впав в бедственное положение, принимаются за переводы романов. Например, некий Алексей Маслов, за которого в 1775 году Державин поручился в Дворянском банке, принялся за перевод Прево, после того как Державин отсудил у него крепостных. Известен случай о Михаиле Цветихине: это был московский семинарист, который начал с переводов очень высокодуховных латинских сочинений (в предисловиях к которым он писал, что романов не переносит). Потом он попал в Академию наук, некоторое время поработал в ней, потом решил поступить на гражданскую службу, но это сразу ему не удалось, и примерно год он был без содержания. И тогда он принялся переводить совсем примитивный роман, с плоской структурой, и сделал там несколько удивительных вещей. Во-первых, всем персонажам он дал немецкие имена, потому что немецкий был для него ученым языком. Эти имена он объяснял, толкуя как якобы арабские. Потом в предисловии он написал такое оправдание: вы, конечно, можете счесть, что это роман, но здесь нет никаких выдумок, нет фантастических существ, это просто люди, которые путешествуют, и что-то с ними происходит. То есть он явно стыдился этого романа, но переводил, потому что ему были нужны деньги. И таких случаев довольно много.

В 1770-е годы в России появились коммерческие издатели, которые заказывали переводы поденщикам. В таких случаях имя переводчика часто даже не ставилось на титул. Бывали случаи, когда человек сам приходил к издателю с готовым переводом: так, например, было с Карамзиным, который сделал перевод «Разговора австрийской Марии Терезии с нашей императрицею Елисаветою в Елисейских полях» и принес издателю, но тот его так и не издал, текст нам не известен. Новиков платил нескольким людям за переводы одного и того же сочинения, а затем выбирал и печатал из них один.

Довольно часто переводить принимались довольно быстро после выхода оригинала на Западе. И в 1780-е годы в газетах начинают появляться объявления о том, что такой-то роман уже взялись переводить и просим других себя в этом больше не утруждать. И такие объявления не единичные, их набирается где-то десяток в год.