В Музее Фаберже открывается первая в России ретроспектива амазонки мексиканского авангарда Фриды Кало (1907–1954). Живопись, фотографии и народные костюмы привезут в Санкт-Петербург из собраний Музея Долорес Ольмедо, галереи Arvil и частной коллекции Хуана Коронеля Риверы, внука художника Диего Риверы
Еще в 1981 году в авторитетном словаре современного искусстваThe Oxford Companion to Twentieth-Century Art, составленномГарольдом Осборном, на букву «к» второй по списку (сразу после чешского графика Kahler, Eugen) значилось: Kahlo, Frida. Вся информация в четырех словах: «See Rivera, Diego Maria». Из переадресации к «Rivera, Diego Maria» тоже не слишком много можно было узнать: «...После смерти своей жены Фриды Калохудожник передал ее дом-мастерскую Мехико-Сити...» Так с Фридой Кало незатейливо обошлись в этом издании. В других же ее просто не было.
Стоит ли упрекать публикаторов в мачизме, в намеренном замалчивании творчества сексуально и политически озабоченной художницы-латиноамериканки? Ведь о товарках Кало по местной арт-сцене, так сказать об амазонках мексиканского авангарда, о сюрреалистках Леоноре Каррингтон и Ремедиос Варописали в то время предостаточно. А о той, которую благословил сам «папа» движения Андре Бретон, — молчок. Скорее всего, для Фриды тогда просто не пришла пора. Лишь после 1993 года, когда продвинутый французский писатель Жан-Мари Гюстав Леклезио издал роман Диего и Фрида, ставший бестселлером, и когда после положенной завещанием 40-летней годовщины со дня смерти художницы в 1994 году стало возможным опубликовать ее интимный дневник, возникший вирус «фридомании» начал хождение по странам и континентам. В 2002 году после выхода известного байопика Джулии Тэймор о Фриде, в котором главную роль сыграла Сальма Хайек, болезнь перешагнула эпидемиологический порог. С тех пор не проходило и года, чтобы где-нибудь да не выбрасывался товар с маркой Frida Kahlo (от косметики, бижутерии и нижнего белья до текилы) или не было выставки, собранной если не из живописи, то по крайней мере из многочисленных фотографий художницы (они-то и составляют большую часть нынешней петербургской экспозиции). Непомерно разросшаяся армия фанатов Кало разобрала ее жизнь по косточкам, отполировала их и затем собрала вновь в некий остов, впрочем, мало похожий на оригинал: Фрида post mortemобзавелась новыми любовниками (-цами), странными замашками и несвойственным ей макияжем (тут, конечно, не обошлось без гримеров фильма Джулии Тэймор, за что они и получили «Оскар», и без визажистов манекенщиц дефиле Жан-Поля Готье). Ее дневник, выложенный в Сеть, и даже простые упоминания ее имени в Интернете обросли кучей экстатических комментариев. Еще немного, и можно будет говорить о Фриде как о новой святой.
Собственно говоря, само искусство Фриды Кало и есть ее дневник: из полутора сотен работ треть — это автопортреты, написанные по следам тех или иных событий ее жизни (периодических разрывов с Диего Риверой, бесчисленных операций на позвоночнике, подобных пыткам инквизиции, абортов, галлюцинаторных видений на больничных койках). Кало и сама этого не скрывала: «Мое творчество — самая полная биография, которую я смогла написать». Можно было бы сказать и иначе: это полная история болезни, пухлое амбулаторное досье, начинающееся с последствий автокатастрофы, пережитой в юности, и завершающееся параличом, гангреной и ампутацией перед exitus letalis.
Картины Кало нередко сравнивают с «ретаблос», своеобразными благодарственными картинками-письмами (лубками), которые в ходу у простодушной латиноамериканской паствы. Однако эти вотивные картинки по обычаю приносят в церковь после выздоровления или после того, как беда была отведена. Фриде же не за что было благодарить высшие силы. Впрочем, у нее были свои боги, которые проявлялись последовательно, как бы с исторической закономерностью. В ранние годы по-девичьи уверовав в троицу Маркс — Энгельс — Ленин, позднее она отдалась культу Троцкого, а уже незадолго до смерти преклонилась перед Сталиным и... Мао. А ведь до маоистов 1968 года и шелкографий Уорхола с Мао было еще далеко. Как бы резюмируя, такую своеобразную поп-коммунистическую иерархию она выстроила на одной из последних страниц своего дневника. А перед уходом в 1954 году написала ретабло как бы впрок, в надежде на чудо — Марксизм исцелит больных, где Маркс, добрый седой бог, хватает за горло ворону империализма, а Фрида отбрасывает в сторону уже ненужные костыли. Чем не чудо из раннего советского фильма Праздник святого Йоргена?
Но главным ее богом был Ривера. Бог коварный, ревнивый и непостоянный в своих привязанностях — настоящий бог ацтеков. Он у нее не выходил из головы (на некоторых автопортретах Фриды Диего пропечатан у нее на челе), а она ему приносила жертвы (Автопортрет с остриженными волосами 1940 года, продолжающий модернистскую традицию самоистязания, идущую от известного Автопортрета с отрезанным ухом Винсента Ван Гога). Но боги меняются, в том числе и на художественном олимпе. К примеру, Музей Долорес Ольмедо (откуда на петербургскую выставку пришел основной корпус произведений), который изначально успешная бизнесвумен посвятила своему любовнику Диего Ривере, теперь стал одним из главных пропагандистов творчества его супруги. Tempora mutantur et nos mutamur in illis, то есть времена меняются, и мы с ними тоже меняемся. И теперь вполне можно предположить, что в недалеком будущем в каком-нибудь словаре современного искусства XXI века будет значиться одной строчкой: «Rivera, Diego Maria: see Kahlo, Frida».
03.02 — 30.04
Музей Фаберже
No comments:
Post a Comment