Упадок российской публичной сферы

gefter.ru; via MT and IK on Facebook

«Путинизм» без человеческого лица: диагностика системы

Александр Эткинд

02.11.2015 // 2 777

© flickr.com/photos/ninara

От редакции: Перед вами русский перевод статьи историка культуры Александр Эткинда, опубликованной в октябрьском номере журнала Current History.

В сентябре 2015 года, когда я пишу эту статью, долгое и практически непрерывное правление президента Владимира Путина близится к своему неизбежному концу. И хотя это правление негативно отразилось на всех сферах жизни страны, я полагаю, что больше всего пострадала именно публичная сфера — традиционная область политических и культурных дискуссий, в которой Россия была исторически сильна и снискала себе уважение и даже славу у других стран. Деградация российской публичной сферы носит глубокий, ярко выраженный и продуманный характер.

Она по-разному сказывается на различных сферах культуры, но более всего оказались затронутыми те институты общественной жизни, политическая значимость которых определяется их обширными аудиториями, такие как телевидение и центральные газеты. Упадок, в который они пришли с 1990-х годов, драматичен и даже трагичен. От неторопливого, ориентированного на интеллектуалов режима подачи информации, который был культурно насыщенным, ироническим и даже снобистским, телевизионные каналы, новостные программы, реалити-шоу и сериалы перешли к сверхдинамичным, суетливым, эротизированным стандартам презентации. Они технически изощрены, и по сравнению с ними даже знаменитая своей вульгарностью телевизионная империя Берлускони выглядит вяло, хоть она и была моделью для российских продюсеров. И хотя техническое оборудование и визуальные средства, используемые во всех этих шоу, безусловно западные — это самые худшие, какие только можно представить, образцы полностью превращенной в товар ультракапиталистической культуры — они транслируют антиамериканские, антиевропейские и фактически антимодерные месседжи. Приложив некоторые усилия, продюсеры могут закодировать это послание не только в новостях, но и в реалити-шоу, спортивных мероприятиях и конкурсах красоты.

Более сложную трансформацию переживают центральные газеты, хотя они в России не имеют такого широкого охвата аудитории, какой доступен теле- и радиоканалам. В путинскую эпоху возникло резкое разделение между газетами с тиражом национального уровня и теми, кто культивирует определенные ниши в таких мегаполисах, как Москва и Санкт-Петербург. Кремль контролирует газеты национального уровня; характерно, что эти газеты все еще носят свои прежние советские названия, такие как «Известия» и «Комсомольская правда», хотя по содержанию они мало напоминают асексуальную, бесконечно теоретизировавшую советскую прессу. Нишевые газеты артикулируют широкий спектр политических позиций — от националистической до либеральной. До сих пор эти нишевые газеты не были закрыты, даже такие открыто антипутинские, как «Новая газета». Источники их финансирования часто неизвестны. Существуют примеры относительно крупных и по-прежнему свободомыслящих газет, таких как «Ведомости»; однако ими частично владеют западные корпорации, и поэтому они легко могут стать жертвой нынешнего законодательства, запрещающего иностранным агентами инвестировать в российские СМИ или обеспечивать финансирование некоммерческих организаций.

В этом отношении бедственное положение российских газет несколько сходно с ситуацией в университетах. Крупные и традиционно престижные институции, такие как Московский государственный университет или Санкт-Петербургский университет, интеллектуально разрушены. В каждой научной дисциплине ситуация такова, что часть выдающихся профессоров эмигрировала, многие другие уволились, а те, кто остался, борются с огромной, традиционно некомпетентной бюрократией и все возрастающим политическим контролем. Но есть несколько учебных заведений, которые по-прежнему процветают: одни из них относительно крупные, как Высшая школа экономики, другие — небольшие, но энергичные, как Европейский университет в Санкт-Петербурге.

Любопытно наблюдать, что, хотя уровень политического контроля в путинской России не сильно отличается от того, что было характерно для позднесоветской эпохи, средства контроля полностью изменились. На протяжении путинского правления трансформация медийного контента в значительной степени определялась сменой собственника. ТВ-каналы и газеты, приватизированные сразу после распада Советского Союза в 1991 году, были заново национализированы и теперь принадлежат либо государству, либо его корпорациям по торговле природными ресурсами, таким как «Газпром». Бывших владельцев этих СМИ, которые во многих случаях создали их с нуля, вынудили эмигрировать, что прошло вполне благополучно для одних и оказалось гибельным для других. Победа Путина над этими людьми была, возможно, величайшим событием его правления.

Хотя бумажные СМИ в целом неприбыльны и поэтому субсидируются государством, они зависят от рекламы, ставшей крупным рынком; но основные спонсоры рекламных объявлений — представители крупного бизнеса, контролируемые Кремлем и сообразующиеся с его политическим курсом. Часто возникает ощущение, что российская реклама не преследует коммерческой цели привлечения интереса к конкурирующим товарам, таким как духи или машины. Вместо этого она продвигает крупный бизнес — банки, аэропорты, девелоперов, которые используют государственные доходы и не полагаются на массовое потребление.

Фабрики троллей

В этой ситуации ключевую роль в публичной сфере играет Интернет, где осуществляется артикуляция мнений, развитие споров и поиск решений, — роль, важность которой только возросла во времена кризиса. В России существует широкий доступ к Интернету. По числу интернет-пользователей Россия занимает первое место в Европе и шестое в мире; по проценту пользователей она на уровне Польши и Португалии. Местные социальные сети, такие как «ВКонтакте», и глобальные платформы, такие как Facebook и Twitter, пользуются в России большим успехом. Не существует студента или ученого, который не использовал бы русскоязычную Википедию, хотя государство уже предприняло первые попытки запретить ее. Государство также создало и финансирует пресловутые «фабрики троллей», которые заполоняют онлайн-коммуникацию глупыми, нецензурными или бессмысленными комментариями. Возможно, благодаря широкому распространению социальных сетей в России эти усилия государства до сих пор не возымели серьезного разрушительного действия.

Важно понять, почему путинская администрация, с таким рвением стремившаяся поставить под контроль телевидение и бумажные СМИ, менее бдительна в отношении публичной сферы онлайн. Российско-американский эксперт Евгений Морозов предложил такое объяснение: давая протестным группам быстрые и легкие методы самоорганизации, социальные медиа предоставляют властям в равной степени совершенные средства надзора. (Верно и то, что социальные платформы в существенной мере помогают снимать напряжение протеста; особенно успокаивает Facebook с его возможностью блокировать нелицеприятные мнения.) В своем анализе издержек и выгод власть, возможно, решила, что запрет этих сетей принес бы больше вреда, чем предоставление к ним контролируемого государством доступа.

Обширные сети коммуникаций на кириллице выполняют несколько иные функции, чем их аналоги в англо-саксонском мире. В России блоги и посты более эмоционально заряжены и являются каналом самовыражения; они делают больший акцент на сочувствии и солидарности. И наоборот, им не свойственны в той же самой мере функции самоутверждения, конкуренции или простого распространения информации, которые выполняют социальные медиа на Западе.

Задержка развития

Путинский Кремль и его союзник, Русская православная церковь, пытаются реставрировать сталинскую историографию, прославлявшую властных и жестоких российских лидеров от Ивана Грозного до самого Сталина. Однако в противоположность позднесоветской эпохе государство не настаивает на своих попытках отрицать сталинский террор или преуменьшить число его жертв. Несомненно, следует делать гораздо больше для увековечивания памяти этих жертв, и общество «Мемориал», посвятившее себя этой задаче, сейчас преследуется государством как «иностранный агент». В некотором смысле, однако, память о сталинизме по-прежнему жива в путинской России. Статистический анализ российских блогов и статей в бумажных изданиях говорит о том, что мало какие имена появляются так же часто рядом с именем Путина, как имя Сталина, будь то ради сравнения или ради противопоставления.

Но отношения между памятью и историей сложны и запутаны. Между путинизмом и сталинизмом существуют огромные различия. Старый режим использовал беспрецедентную жестокость для того, чтобы консолидировать власть догматических, державшихся в тени аскетов-бюрократов. Он отстаивал идеалы самопожертвования и научной рациональности. Коррупция всерьез считалась преступлением и соответственно наказывалась (хоть и продолжала расти). Индустриальное развитие и военные победы были реальными, но их ценой были огромные человеческие потери. Государство зависело от труда людей, который оно организовывало, используя драконовские методы ГУЛАГа.

Для нынешнего режима коррупция — принятая норма. По некоторым подсчетам коррупция, достигшая невероятных масштабов, составляет крупнейшую долю государственных расходов. Название последней книги Карен Давиша, посвященной этому режиму, «Клептократия Путина» ставит верный диагноз. Во многих важных отношениях путинизм противоположен сталинизму: он привел к деиндустриализации страны, он погружен в коррупцию, он избегает массового насилия. Конечно, путинский режим использует пытки и показательные процессы, и он инициировал региональные войны. С ростом протестов это будет происходить все чаще. И все же это весьма далеко от сталинизма. Замедленное развитие России не имеет никакого отношения к традиции или инерции. Я не верю в историцистский аргумент, популярный в годы Холодной войны (например, в работах Джорджа Кеннана) и снова возрождающийся сегодня, что сталинизм и сейчас путинизм служат воплощением российской исторической традиции. Объяснение путинизма в категориях вечной России закрывает глаза на очень конкретное происхождение этого режима и на его преступления. Существуют личности и институции, которых следует винить в убийстве журналистов и незаконном подавлении протеста. Для путинизма жизненно важно поддерживать в умах ориенталистскую идею о том, что Россия — это страна, в которой личность не принимается в расчет, люди примитивны, общество не может управлять собой, а правитель — единственный европеец. Поэтому Россия нуждается в лидере, подобном Путину, и всегда его имела, за исключением смутных времен, которые случались, как говорит эта фальшивая история, потому, что в тот момент такого правителя не было.

Нефтяное проклятие

В течение двух долгих постсоветских десятилетий у России был отличный шанс измениться и превратиться в мирную, законопослушную и трудолюбивую страну, что было бы благотворным для российских народов, Европы и мира. Если Россия все еще остается «постсоветской» (эвфемизм, который используют как внутренние, так и внешние наблюдатели путинизма для того, чтобы завуалировать его новизну), то происходит это благодаря согласованным усилиям узкой группы, которая активно пытается не допустить, чтобы Россия стала процветающей, производительной европейской страной. Эта группа завладела российской нефтью и газом, от роста (а теперь падения) цен которых полностью зависит судьба путинизма. Массивный аппарат безопасности и коррумпированная иррациональная бюрократия используют в своих целях богатство, которое не производится людским трудом, но само, словно Божья благодать, приходит из недр земных.

Этой огромной жадной группе, черпающей все свои жизненные соки в торговле нефтью и газом, население кажется лишним. Более того, иногда — особенно во времена кризиса — большое и активное население становится досадной помехой и потенциальной опасностью. В антипутинском движении в Москве в 2011–2012 годах, равно как и в демократическом движении на Украине, преобладали студенты и интеллектуалы. И хотя выяснилось, что дистанция между интеллектуалами, использующими Интернет для дебатов, и массами, смотрящими телевизор, в России больше, чем на Украине, эта ситуация может измениться в любой момент. Революции происходят в столицах, и даже в такой огромной стране, как Россия, история это подтвердила. Я уверен, что подобное опасение — я бы назвал его московской угрозой — присутствует в умах кремлевских обитателей.

Специфически российское сочетание ресурсной зависимости и большого населения определяет жалкое положение российского образованного класса. Уничтожение меритократии, независимость богатства нации от человеческого капитала, создание невероятных состояний, не имеющих никакого отношения к труду или таланту их владельцев, — все это привело к пересмотру базовых интуиций о том, что такое современность. Эта причудливая траектория немало способствовала убеждению нации в том, что работа и образование никак не соотносятся с успехом. С самого начала советские стандарты жизни были достаточно низкими; несостоятельные реформы 90-х опустили их еще ниже. Но при Путине до недавнего времени цены на ископаемое топливо постоянно росли, а вместе с ними росли и доходы россиян. Чистым везением для Путина, его политическим благословением явилось то, что все это время у правительства были деньги, чтобы кормить и хищническую элиту, и непродуктивное население. Для всех участников этой игры — правителей, элиты и народа — успех был отделен от труда.

Но сейчас игра по большей части закончена. Цена на углероды падают, а социальное неравенство растет. Теперь, когда денег меньше, нужно делать выбор, и неудивительно, что интересы элиты возобладали над интересами населения. Для последнего этот процесс разоблачает некомпетентность российских правителей лучше, чем это могла бы сделать публичная сфера. В современной России только один процент населения участвует в добыче, транспортировке и продаже нефти и газа. Эти избранные люди обеспечивают около половины дохода государства и две трети национального экспорта. Периоды экономического бума с последующей депрессией определяются притоками и оттоками нефтедолларов. Во всем этом Россия не уникальна, но вполне типична. Благодаря географическому охвату и военной мощи России типичные проблемы многих нефтегосударств, от Венесуэлы до Саудовской Аравии, приобретают здесь более выпуклый характер. Но в России нефтяное проклятье сыграло особенно зловещую роль именно потому, что в отличие от многих ресурсозависимых стран Россия обладает многочисленным и хорошо образованным населением.

У нефтяного проклятия имеется также и гендерное измерение, что, я полагаю, имеет отношение к нынешнему и будущему российскому развитию. В своем исследовании стран Ближнего Востока политолог Майкл Росс из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе показал, что в государствах, располагающих незначительными нефтяными запасами, женщины лучше образованы, лучшее трудоустроены и имеют больше прав. Зависимость от углеродов является еще и женским проклятием, так как она обеспечивает занятость и статус главным образом мужчинам, вовлеченным в добычу ресурсов, их транспортировку и обеспечение безопасности. Действие этого механизма в России изучено недостаточно. Хотя большинство участников демократического движения в России 2011 года и революции на Украине 2014 года составляли мужчины, наиболее успешными символами этих движений были женщины. От Pussy Riot в России до Femen на Украине, от бывшего премьер-министра Юлии Тимошенко в Киеве до женщин-журналистов, играющих ведущую роль в антипутинской прессе, женщины приняли на себя символическое лидерство в протестных движениях обеих стран. При столкновении с властным маскулинным государством эти мятежные манифестации феминности действуют как всеохватывающие политические символы. Жертвы режима, женщины становятся героями сопротивления.

Колония и колонизатор

Существует длительная и почтенная традиция рассмотрения России как европейской страны. Путинизм продемонстрировал, что эта историографическая традиция неверна или по крайней мере устарела. Как я показал в своей книге «Внутренняя колонизация: имперский опыт России», Россия была и, я должен добавить, остается колонией и колонизатором, субъектом и объектом имперского доминирования. Страна, бывшая раньше утопическим пространством равенства и взрастившая великую интеллигенцию, превратилась в поставщика ископаемого топлива с непредсказуемым лидером, коррумпированной элитой и одним из самых высоких в мире индексов социального неравенства. Реконструируя имперские времена из новых материалов, страна превратилась в колонию, которая невероятно далека от своего раздутого, военизированного и пустотелого колонизатора — государства.

В начале правления Путина спросили, что случилось с российской подводной лодкой «Курск», затонувшей в Баренцевом море в августе 2000 года. «Она утонула», — ответил Путин с циничной улыбкой. Тавтологичность его ответа маскировала причины катастрофы; они остались неизвестны даже после того, как лодка была поднята вместе с погибшим экипажем. Сейчас Путин пытается спасти наследие российского прошлого — православного, имперского и советского — и сплавить их в одну субстанцию, имя которой «путинизм». Но не существует плавильного котла, в котором это можно было бы сделать. Он утонул.

Источник: Etkind A. The Decay of the Russian Public Sphere // Current History. October 2015. P. 278–281.